И пока есть человек, через которого так происходит слово, и пока в нас, в каждом и во всех, не пропала способность ему внимать, жива Поэзия, жив и человек, с удивлением обнаруживающий, как легко до сих пор пробивается его броня, кора, защитная окраска, обнажая самое беззащитное, нежное, непобедимое и сильное - душу живу. Как быстро тянется этот росток, как неумолимо, как навстречу…
«Ни слова о любви! Но я о ней ни слова…»
Инна Лиснянская: Имя
В наши дни, когда прилагательное девальвировалось прежде и быстрей рубля, я не хочу никакого эпитета рядом с именем: Белла Ахмадулина. Я могу соединить это имя с помощью знака равенства только с одним словом: поэт. Белла Ахмадулина = поэт. На мой слух любой эпитет к этому слову ослабляет его богоданный смысл.
«Звук указующий» - так озаглавила Белла Ахмадулина книгу стихов по одноимённому стихотворению 83-го года и тем самым определила само вещество своей поэзии. Это вещество - музыка. Поэт от поэта в первую очередь отличается музыкой, присущей исключительно ему. И звук указующий подсказал Ахмадулиной всё, - ни на кого не похожий ритм, неожиданную синтаксическую прелесть и многострельчатую, но ненавязчивую мысль.
Волеизъявлению звука указующего подчинена и проза Беллы Ахмадулиной: эссе, воспоминания, рассказы. Эту же музыку я слышала и в её повседневных разговорах и попыталась в своём стихотворении 80-го года охарактеризовать её письменную и устную речь одной строкой: «И соловьиная Белла звенит о зиме».
А зима в её символическом понимании для меня и Липки - на в связи с «МетрОполем» длилась 7 лет. И здесь уместно вернуться к имени: «Белла Ахмадулина». Когда КГБ выжило нас из снимаемой дачи в Переделкине, жившая там же Белла сокрушалась: «Если вы обитаете неподалёку, мне легче держать вас под своим крылом». Я не сразу поняла, что крыло есть её ничем незапятнанное мировое имя. А ведь так оно и было. Именно это имя-крыло уберегло, как я понимаю, от ареста Георгия Владимова, берегло и нас, как умело.
Но зима наша кончилась. И вот в начале лета 88-го мы с Липкиным живём в Малеевке, а в домотворческом номере напротив нашего пишет Белла Ахмадулина стихотворение «Ключ и ларец». Видимо, чистота звука указующего не дозволяет никакой, даже малейшей неопрятности там, где она работает. Иногда Белла приглашает меня на пенье соловья. В номере - праздничная аккуратность и красота: цветы в горшках и канарейка в клетке. Этой канарейке и поёт ежевечерне засидевшийся в женихах соловей. А может быть, он поет поэту Ахмадулиной? Кто его знает. Белла сидит за письменным столом перед окном, глядящим в пышный овраг. На столе писчий лист, сигареты, пепельница - и более ничего.
От стихов Беллы Ахмадулиной создаётся впечатление, что они сами выпархивают из её уст, как только она их приоткрывает. Возможно, иные стихи Ахмадулиной так и спеты. Не знаю. Тайна творчества велика. Но ключ к ларцу таинственного стихотворения, о котором говорю, мне и Эмме Григорьевне Герштейн вручала сама Белла, читая нам порознь черновые варианты. Стихотворение создавалось многотрудно, а результат таков, как будто оно единожды выдохнуто открытым горлом.
Когда читаешь Пушкина, невозможно и подумать, какой кропотливости стоило ему то или иное стихотворение - так вольно и своевольно движется стих. Но нам доступны пушкинские черновики, испещрённые поисками наиточнейшего слова…
Нелёгкое бремя русской изящной словесности лежит на крыле имени - Белла Ахмадулина.
Елена Шварц: «Ларец и ключ»
Само существование такого поэта, как Белла Ахмадулина, пожалуй, заполняет собою пробел, зиявший в истории русской литературы, а именно: это пустующее место Поэтессы конца XVIII - начала XIX века, недостающей звезды Пушкинской плеяды, прекрасной помещицы, наследницы итальянцев, обрусевших на морской службе, и старинного русского рода (из татар). (Говорю «Поэтессы» - ибо именно Поэта-девицы не хватает тем временам) Воспитанная эмигрантом-вольтерьянцем, но научившаяся у него лишь изяществу шутки, наклонная скорей к глубокомыслию Новикова и А. М. Кутузова, любительница Тасса и Стерна, сочиняющая послания в стихах (но не к Булату, а, скажем, к Батюшкову), трогательно добавляя в конце «мой свет». Она любима крестьянами и любит их неюно и слегка насмешливо. Дворня перешёптывается наутро после отъезда гостей: барин кудрявый стишки читал, и наша барыня стишок читала про Паршинский овраг, чувствительно так…
Предлагаемая читателю книга - первая попытка собрать воедино произведения Беллы Ахмадулиной, молодого российского поэта «четвертого поколения» (род. в 1937 г. в Москве). После смерти Пастернака и Ахматовой, Ахмадулина - один из первых кандидатов на их место. Цель нашей работы - облегчить читателю заграницей и в России знакомство с ее поэтическим творчеством, поскольку в течение тринадцати лет официального поэтического ее труда вышел всего лишь один сборник стихотворений («Струна», 1962 г.), ставший уже давно библиографической редкостью.
В основу нашего сборника положен хронологический принцип, дающий возможность легко проследить эволюцию творчества Ахмадулиной. Даты, поставленные в скобках в оглавлении, в разделе «Стихи», означают время опубликования этих произведений в печати. При таком распределении материала могли возникнуть хронологические неточности, поскольку, как известно, стихотворения зачастую публикуются намного позже, чем пишутся, но общая картина, надо надеяться, сохранена верной. Даты, поставленные под стихотворениями, означают время их написания.
В разделах прозы и стихотворных переводов даты опубликования укажем здесь: очерк «На сибирских дорогах» был напечатан в журнале «Юность» в 1963 г.; очерк «Пушкин. Лермонтов» и «Воспоминания о Грузии» - в журнале «Литературная Грузия» в 1965 г. Переводы из М. Квливидзе - в журнале «Новый мир» в 1962 и 1966 гг. Переводы из С. Чиковани вышли в его сборнике «Избранные стихотворения» (Изд-во Художественной Литературы, Москва) в 1963 г. Переводы из О. Чиладзе - в «Литературной Грузии» в 1967 г.
Наша книга охватывает произведения Беллы Ахмадулиной, опубликованные в России с 1955 г. по начало 1968 г. Печатались они в следующих журналах и газетах: «Октябрь», «Молодая гвардия», «Новый мир», «Юность», «Знамя», «Наш современник», «День поэзии», «Москва», «Кругозор», «Литературная Грузия», «Звезда Востока», «Литературная газета» и «Литературная Россия». В книгу почти целиком вошел сборник стихов «Струна» (1962 г.), стихотворения, опубликованные в молодежном рукописном журнале «Синтаксис» (1959-60 гг., см. «Грани» № 58, 1965), и наконец стихи, записанные во время публичных выступлений Ахмадулиной.
От имени нашего издательства я приношу благодарность тем почитателям таланта Ахмадулиной и тем друзьям «Посева», которые помогли собрать ее произведения и этим внесли существенный вклад в работу над книгой.
Н. Тарасова
ЧЕРНЫЙ РУЧЕЙ
В деревне его называют Черным,
Я не знаю, по выдумке чьей.
Он, как все ручейки, озорной и проворный,
Чистый, прозрачный ручей.
В нем ходят, кряхтя, косолапые утки,
Перышки в воду роняя свои.
Он льется, вокруг расплескав незабудки,
Как синие капли своей струи.
Может, он потому мне до боли дорог,
Что в нем отразился лопух в пыли,
Прямая береза, желтый пригорок -
Родные приметы моей земли.
Яркие камешки весело моя,
Он деловито бежит в Оку.
А я бы скучала у Черного моря
По этому Черному ручейку.
Как бы мне позвать, закричать?
В тишине все стеклянно-хрупко.
Голову положив на рычаг,
Крепко спит телефонная трубка.
Спящий город перешагнув,
Я хочу переулком снежным
Подойти к твоему окну
Очень тихой и очень нежной.
Я прикрою ладонью шум
Зазвеневших капелью улиц.
Я фонари погашу,
Чтоб твои глаза не проснулись.
Я прикажу весне
Убрать все ночные звуки.
Так вот ты какой во сне!?
У тебя ослабели руки…
В глубине морщинок твоих
Притаилась у глаз усталость…
Завтра я поцелую их,
Чтоб следа ее не осталось.
До утра твой сон сберегу
И уйду свежим утром чистым,
Позабыв следы на снегу
Меж сухих прошлогодних листьев.
Я уеду ранним утром
Наставленьям вопреки,
Я проснусь в домишке утлом
Возле пасмурной реки.
Залюбуюсь сивым дедом,
Что проходит босиком.
Ах, откройте, что он сделал
С тем зеленым тростником.
Он спускается с пригорка,
Бабы смотрят из ворот.
Так ли тонко, так ли горько
Та тростиночка поет?
Я стою с тяжелой лейкой,
Спелых грядок не полью.
Пожалей меня, жалейка,
Что я песен не пою.
Я болею, я устала,
Оттого и не могу.
Промычало мимо стадо,
Запестрело на лугу…
Водят кони вострым ухом,
Дождь пузырится у ног,
И метет лебяжьим пухом
Тополиный ветерок.
А по теплым тем сугробам,
По глубокой той воде
Всё идет с лицом суровым
Дед с тростинкой в бороде.
За то, что девочка Настасья
добро чужое стерегла,
босая, бегала в ненастье
за водкою для старика, -
ей полагался бог красивый
в чертоге, солнцем залитом,
щеголеватый, справедливый
в старинном платье золотом.
мне белый розан подарил!
Ах, верба, верба, моя верба,
не вянь ты, верба, погоди.
Куда девалась моя вера -
остался крестик на груди».
А дождик солнышком сменялся,
и не случалось ничего,
и бог над девочкой смеялся,
и вовсе не было его.
Он приготовил пистолет…
Он приготовил пистолет,
свеча качнулась, продержалась.
Как тяжело он постарел.
Как долго это продолжалось.
И вспомнил он издалека -
там, за пределом постаренья,
знамена своего полка,
сверканья, трубы, построенья.
Белла Ахмадулина
Знаменитый русский писатель Е. Шварц говорил о Белле Ахмадулиной как о великой поэтессе, «недостающей звезде пушкинской плеяды», которая заняла бы достойное место, живя в конце XVII – начале Х1Х века. И действительно, слог Ахмадулины довольно архаичен и, читая ее стихотворения, поневоле убеждаешься, что и мироощущение поэта тесно связано с прошедшей эпохой.
Любовная лирика Ахмадулиной полна изящества и своеобразной «высокопарности». Поэтесса умела говорить о чувствах, терзающих сердце и о простых радостях любви всегда витиевато. За это многие ее недолюбливали, считая, что таким образом она утрачивает связь с реальностью. Другие же наоборот боготворили, указывая не просто на подражание, а на своеобразный поэтический дар, через который она легко передает душевные порывы.
Камерность любовной лирики Ахмадулины, в которой так часто упрекали поэтессу современники, на самом деле невероятно глубока. Она сама создает мир своих любимых, который узок, но при этом удивительно глубок и полон.
«Мы слух на слух не обменяем.
Мой обращен во глубь мою,
к сторонним звукам невменяем».
Мотив дружбы - один из главных в творчестве Беллы Ахмадулиной. Можно даже говорить о том, что тема любви и страсти у Ахмадулиной практически заменена темой дружбы. Для поэтессы зачастую нет разницы между дружбой и любовью, эта два понятия она ставит в один ряд и на одну чашу весов. Любовная лирика поэтессы полна чувств, которые она адресует не только своему избраннику, а и всем тем, кого видит и знает: прохожим, знакомым, своим читателям. Но прежде всего своим родным друзьям. Это чувство у Ахмадулиной возвышенное, изысканное, даже обладающее некоей музыкальностью. Она постоянно признается в любви, «воздает благодаренье», не пряча ее, делясь ею с другими. Но при этом дружба, любовь являются обособленными от чувства собственного одиночества, ведь двое никогда не смогут до конца понять друг друга, говорит Белла Ахмадулина.
Поэтесса Ахмадулина - поэт любви, но любви особенной, любви-признания. В ее любовной лирике не часто услышишь такие строчки:
«Ударь в меня, как в бубен, не жалей,
Озноб, я вся твоя! Не жить нам розно!
Я - балерина музыки твоей».
Стихи о любви Ахмадулиной легко угадываются благодаря эмоциональному напряжению, некой таинственности и непонятности, «вязкому и гипнотическому синтаксису», как характеризовал его Бродский, которую автор создает особым образом. Переживания и накал чувств, раздумья над своей судьбой как поэтессы и как женщины, - вот характерные черты лирики Ахмадулиной.
Интересно, что творчество у Ахмадулиной не зависит от нее. Ее муза приходит тогда, когда посчитает нужным и от этого зависит многое. Так, в стихотворении «Как много у маленькой музыки этой» поэтесса называет поэзию «маленькой музыкой», для рождения которой требуется уход от действительности и даже любимый человек не должен находиться в этот момент рядом:
«Для музыки этой возможных нашествий
Возлюбленный путник пускается в путь».
Читая любовную лирику Ахмадулиной, иногда возникает чувство, что поэтесса страдает от своей одаренности, что она желает быть как все, как любая женщина ее эпохи.
Однако, можно с уверенностью сказать, что лирическая героиня отчетливо понимает и различает эти две ипостаси - женщину-поэта и земную женщину, которой не чужды откровения любви. И иногда даже намеревается спрятать от глаз любимого ту, которая может помешать любви:
«Лукавь, мой франт, опутывай, не мешкай.
Я скрою от незрячести твоей,
Какой повадкой и какой усмешкой
Владею я - я друг моих друзей».
Любовная лирика Ахмадулиной рассматривает мотив творчества как помеху любви. Когда приходит понимание, что радость вызывают лишь «причастий шелестящих пресмыканье», лирическая героиня доказывает, что больше не имеет пола, говоря о себе как о «бесполом существе» и снимая с себя, таким образом, принадлежность к любви. Творчество начинает тяготить, мешать действительности:
«В удобном сходстве с прочими людьми
не сводничать чернилам и бумаге,
а над великим пустяком любви
бесхитростно расплакаться в овраге».
Но при этом любовь к творчеству больше, чем любовь к другим, она даже больше, чем любовь к своей семье:
«Что за мгновенье! Родное дитя
дальше от сердца, чем этот обычай -
красться к столу сквозь чащобу житья,
зренье возжечь и следить за добычей».
Однако, поэт не был бы поэтом, если бы не писал и не чувствовал окружающих его людей и вещи так же чутко, как и себя самого. В любовной лирике Беллы Ахмадулиной много проникновенного, глубоко чувства, много нежности к тем, кто вокруг. Нежность - это одна из главных ипостасей ее творчества:
«...крала, несла,
Брала себе тебя и воровала,
забыв, что ты - чужое, ты - нельзя,
ты - богово, тебя у бога - мало».
Глубина и сила чувства - вот тот бесценный дар, который подарила читателям в своем творчестве поэтесса Белла Ахмадулина.
Ни слова о любви! Но я о ней ни слова
Ни слова о любви! Но я о ней ни слова,
не водятся давно в гортани соловьи.
Там пламя посреди пустого небосклона,
но даже в ночь луны ни слова о любви!
Луну над головой держать я притерпелась
для пущего труда, для возбужденья дум.
Но в нынешней луне - бессмысленная прелесть,
и стелется Арбат пустыней белых дюн.
Лепечет о любви сестра-поэт-певунья -
вполглаза покошусь и усмехнусь вполрта.
Как зримо возведен из толщи полнолунья
чертог для Божества, а дверь не заперта.
Как бедный Гоголь худ там, во главе бульвара,
и одинок вблизи вселенской полыньи.
Столь длительной луны над миром не бывало,
сейчас она пройдет. Ни слова о любви!
Так долго я жила, что сердце притупилось
но выжило в бою с невзгодой бытия,
и вновь свежим-свежа в нём чья-то власть и милость.
Прощание
А напоследок я скажу:
прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.
Как ты любил? - ты пригубил
Как ты любил? - ты погубил,
но погубил так неумело.
Жестокость промаха... О, нет
тебе прощенья. Живо тело
и бродит, видит белый свет,
но тело моё опустело.
Работу малую висок
ещё вершит. Но пали руки,
и стайкою, наискосок,
уходят запахи и звуки.
Ночь (Андрею Смирнову)
Уже рассвет темнеет с трёх сторон,
а всё руке недостает отваги,
чтобы пробиться к белизне бумаги
сквозь воздух, затвердевший над столом.
Как непреклонно честный разум мой
стыдится своего несовершенства,
не допускает руку до блаженства
затеять ямб в беспечности былой!
Меж тем, когда полна значенья тьма,
ожог во лбу от выдумки неточной,
мощь кофеина и азарт полночный
легко принять за остроту ума.
Но, видно, впрямь велик и невредим
рассудок мой в безумье этих бдений,
раз возбужденье, жаркое, как гений,
он всё ж не счёл достоинством своим.
Ужель грешно своей беды не знать!
Соблазн так сладок, так невинна малость -
нарушить этой ночи безымянность
и всё, что в ней, по имени назвать.
Пока руке бездействовать велю,
любой предмет глядит с кокетством женским,
красуется, следит за каждым жестом,
нацеленным ему воздать хвалу.
Уверенный, что мной уже любим,
бубнит и клянчит голосок предмета,
его душа желает быть воспета,
и непременно голосом моим.
Как я хочу благодарить свечу,
любимый свет её предать огласке
и предоставить неусыпной ласке
эпитетов! Но я опять молчу.
Какая боль - под пыткой немоты
всё ж не признаться ни единым словом
в красе всего, на что зрачком суровым
любовь моя глядит из темноты!
Чего стыжусь? Зачем я не вольна
в пустом дому, средь снежного разлива,
писать не хорошо, но справедливо -
про дом, про снег, про синеву окна?
Не дай мне бог бесстыдства пред листом
бумаги, беззащитной предо мною,
пред ясной и бесхитростной свечою,
перед моим, плывущим в сон, лицом.
Дачный роман
Вот вам роман из жизни дачной.
Он начинался в октябре,
когда зимы кристалл невзрачный
мерцал при утренней заре.
И тот, столь счастливо любивший
печаль и блеск осенних дней,
был зренья моего добычей
и пленником души моей.
Недавно, добрый и почтенный,
сосед мой умер, и вдова,
для совершенья жизни бренной,
уехала, а дом сдала.
Так появились брат с сестрою.
По вечерам в чужом окне
сияла кроткою звездою
их жизнь, неведомая мне.
В благовоспитанном соседстве
поврозь мы дождались зимы,
но, с тайным любопытством в сердце,
невольно сообщались мы.
Когда вблизи моей тетради
встречались солнце и сосна,
тропинкой, скрытой в снегопаде,
спешила к станции сестра.
Я полюбила тратить зренье
на этот мимолётный бег,
и длилась целое мгновенье
улыбка, свежая, как снег.
Брат был свободен и не должен
вставать, пока не встанет день.
Кто он? - я думала. - Художник.
А думать дальше было лень.
Всю зиму я жила привычкой
их лица видеть поутру
и знать, с какою электричкой
брат пустится встречать сестру.
Я наблюдала их проказы,
снежки, огни, когда темно,
и знала, что они прекрасны,
а кто они - не всё ль равно?
Я вглядывалась в них так остро,
как в глушь иноязычных книг,
и слаще явного знакомства
мне были вымыслы о них.
Их дней цветущие картины
растила я меж сонных век,
сослав их образы в куртины,
в заглохший сад, в старинный снег.
Весной мы сблизились - не тесно,
не участив случайность встреч.
Их лица были так чудесно
ясны, так благородна речь.
Мы сиживали в час заката
в саду, где липа и скамья.
Брат без сестры, сестра без брата,
как ими любовалась я!
Я шла домой и до рассвета
зрачок держала на луне.
Когда бы не несчастье это,
была б несчастна я вполне.
Тёк август. Двум моим соседям
прискучила его жара.
Пришли, и молвил брат: - Мы едем.
- Мы едем, - молвила сестра.
Простились мы - скорей степенно,
чем пылко. Выпили вина.
Они уехали. Стемнело.
Их ключ остался у меня.
Затем пришло письмо от брата:
Коли прогневаетесь Вы,
я не страшусь, мне нет возврата
в соседство с Вами, в дом вдовы.
Зачем, простак недальновидный,
я тронул на снегу Ваш след
Как будто фосфор ядовитый
в меня вселился - еле видный,
доныне излучает свет
ладонь... - с печалью деловитой
я поняла, что он - поэт,
и заскучала...
Тем не мене
отвыкшие скрипеть ступени
я поступью моей бужу,
когда в соседний дом хожу,
одна играю в свет и тени
и для таинственной затеи
часы зачем-то завожу
и долго за полночь сижу.
Ни брата, ни сестры. Лишь в скрипе
зайдётся ставня. Видно мне,
как ум забытой ими книги
печально светится во тьме.
Уж осень. Разве осень? Осень.
Вот свет. Вот сумерки легли.
- Но где ж роман, - читатель спросит. -
Здесь нет героя, нет любви!
Меж тем - всё есть! Окрест крепчает
октябрь, и это означает,
что тот, столь счастливо любивший
печаль и блеск осенних дней,
идёт дорогою обычной
на жадный зов свечи моей.
Сад облетает первобытный,
и от любви кровопролитной
немеет сердце, и в костры
сгребают листья... Брат сестры,
прощай навеки! Ночью лунной
другой возлюбленный безумный,
чья поступь молодому льду
не тяжела, минует тьму
и к моему подходит дому.
Уж если говорить люблю! -
то, разумеется, ему,
а не кому-нибудь другому.
Очнись, читатель любопытный!
Вскричи: - Как, намертво убитый
и прочный, точно лунный свет,
тебя он любит! -
Вовсе нет.
Хочу соврать и не совру,
как ни мучительна мне правда.
Боюсь, что он влюблён в сестру
стихи слагающего брата.
Я влюблена, она любима,
вот вам сюжета грозный крен.
Ах, я не зря её ловила
на робком сходстве с Анной Керн!
В час грустных наших посиделок
твержу ему: - Тебя злодей
убил! Ты заново содеян
из жизни, из любви моей!
Коль ты таков - во мглу веков
назад сошлю!
Не отвечает
и думает: - Она стихов
не пишет часом - и скучает.
Вот так, столетия подряд,
все влюблены мы невпопад,
и странствуют, не совпадая,
два сердца, сирых две ладьи,
ямб ненасытный услаждая
великой горечью любви.
Я вас люблю, красавицы столетий
Я вас люблю, красавицы столетий,
за ваш небрежный выпорх из дверей,
за право жить, вдыхая жизнь соцветий
и на плечи накинув смерть зверей.
Ещё за то, что, стиснув створки сердца,
клад бытия не отдавал моллюск,
отдать и вынуть - вот простое средство
быть в жемчуге при свете бальных люстр.
Как будто мало ямба и хорея
ушло на ваши души и тела,
на каторге чужой любви старея,
о, сколько я стихов перевела!
Капризы ваши, шеи, губы, щёки,
смесь чудную коварства и проказ -
я всё воспела, мы теперь в расчёте,
последний раз благословляю вас!
Кто знал меня, тот знает, кто нимало
не знал - поверит, что я жизнь мою,
всю напролёт, навытяжку стояла
пред женщиной, да и теперь стою.
Не время ли присесть, заплакать, с места
не двинуться? Невмочь мне, говорю,
быть тем, что есть, и вожаком семейства,
вобравшего зверьё и детвору.
Довольно мне чудовищем бесполым
быть, другом, братом, сводником, сестрой,
то враждовать, то нежничать с глаголом,
пред тем, как стать травою и сосной.
Машинки, взятой в ателье проката,
подстрочников и прочего труда
я не хочу! Я делаюсь богата,
неграмотна, пригожа и горда.
Я выбираю, поступясь талантом,
стать оборотнем с розовым зонтом,
с кисейным бантом и под ручку с франтом.
А что есть ямб - знать не хочу о том!
Лукавь, мой франт, опутывай, не мешкай!
Я скрою от незрячести твоей,
какой повадкой и какой усмешкой
владею я - я друг моих друзей.
Красавицы, ах, это всё неправда!
Я знаю вас - вы верите словам.
Неужто я покину вас на франта?
Он и в подруги не годится вам.
Люблю, когда, ступая, как летая,
проноситесь, смеясь и лепеча.
Суть женственности вечно золотая
всех, кто поэт, священная свеча.
Обзавестись бы вашими правами,
чтоб стать, как вы, и в этом преуспеть!
Но кто, как я, сумеет встать пред вами?
Но кто, как я, посмеет вас воспеть?
Copyright © 2015 Любовь безусловная
Б. Ахмадулина стала знаменита с первой же строки как поэт, как личность, как образ. Взлет этой славы, начавшейся с оттепели, не прекращается уже более сорока лет. Чистый, серебряный звук.
Эпитет «серебряный» очень подходит, поскольку трудно себе представить другого русского поэта, второй половины XX века, столь непосредственно воспринявшего и развившего традиции «века серебряного». Блок, Пастернак, Мандельштам и, в особенности, Ахматова и Цветаева – не только прямые предшественники, но и герои ее поэзии.
В той прямо-таки альпинистской связке поэтов, взошедшей на нобелевский Олимп, Милош – Бродский – Октавио Паз – Уолкотт – Шеймуз Хини, Ахмадулина заслуженно и естественно завершает и ряд, и век. Бродский неоднократно, и устно и письменно, именно так высоко и требовательно оценивал ее поэзию (теперь это звучит как завещание).
С уходом Бродского отсчет русской поэзии XX века завершается Ахмадулиной. Бесстрашие и мужество поэта, проявленное в достаточно тяжкие годы, снискало ей славу бескомпромиссного гражданина, но никак не исказило и не огрубило чистоты и высоты ее поэтического голоса.
Закончу притчей из жизни. Есть у нас одна великая камерная певица, более известная и признанная среди великих музыкантов, чем отмеченная государством. Прощаясь со сценой, на одном из последних своих концертов она исключила из репертуара одну вещицу, уже трудную для ее физических сил. Один из филармонических «ценителей», пытаясь подольститься тонкостью своего суждения к присутствовавшему на концерте великому музыканту, стал рассуждать на эту тему. Маэстро посмотрел на него, как на вещь: «О чем вы лепечете? она же у нас единственная». Довод исчерпывающий. Ахмадулина у нас – единственная. Со своим до сих пор звонким верхним «ля» .
Белла прошла все-таки помимо печатного слова, мы ее воспринимаем как диск, как пластинку, и все здесь сидящие конечно, восприняли ее через ее выступление. Это какое-то явление, сочетание позы, жеста, звука голоса, интонации – всего. Это не только слова на бумаге, иначе с этим тоже огромная борьба и превозмогание <…> Она часто оговаривается о своей, так сказать, тоске по романтическому выражению, потому что она сама себе всегда была самым строгим судией. И в стихотворении «Сад-всадник» – моем любимом, надо сказать, и я не берусь его здесь читать за Беллу, – есть такая формула: «избранник-ошибка». Вот это сочетание полного сознания собственной избранности, без которого нет поэта, и такая глухая история, которая сопровождала нас 20 или 30 лет, которые избранничество было ошибкой, а не судьбой. И превращение этой ошибки в избранничество и в судьбу – это суть, вот, по-моему, подвига Беллы внутри ее поэтического страдания. И там же, в этом же стихотворении «Сад-всадник», такая строчка обронена: «Все было давно, а судьбы не хватило». Знаете, когда… когда вы читаете одни из самых замечательных ее стихотворений о русской поэзии, и они прежде всего посвящены русским поэтам, т. е. людям, живым, – где она кормит пирожными Мандельштама, где она так восчувствует судьбу Цветаевой и Ахматовой, как мало кому было дано, судьбу Блока, – то вы понимаете, что это не просто соизмерение, вечное соизмерение живущего русского поэта с судьбой великого предшественника. Это не только какая-то обделенность по сравнению с той судьбой, которой поэт восхищен, а это выковывание собственной судьбы, которая невозможна по меркам уже прошедших поэтов. И таким образом, самому человеку, самому поэту, который выковывает свою судьбу в том времени, которое ему было отпущено, вот это увидеть со стороны не дано, но только этому он посвящает всю свою жизнь.
Я думаю, что у Беллы – судьба, и судьба, я бы сказал, очень страшная и глухая, и вся ее слава, которая затмила ее работу поэта, – это тоже та же самая несправедливость, которой обычно расплачивается русский читатель со своим поэтом. Он может его либо убрать, либо не понять, либо способствовать его уничтожению, либо признать так, чтобы его уже не видеть. Это все формы прижизненной ампутации поэта, и через все это должен пройти поэт. И мне кажется, что Белла это прошла, прошла с тем же жестом, который у нее как в слове, так и в жизни безукоризнен и нем.
У нее жест всюду. Вот в стихах я очень люблю период ее заточения, так сказать. Добровольного заточения, когда она сама себя, как боярыня Морозова, с помощью друзей заточала – то в Тарусу, то еще в какую-то другую ипостась – и писала там стихи, так близкие к жизни. И там все время идет комментарий о немоте, и все время есть этот жест: так жизнь моя текла. Помните, это как будто бы человека нет…
Как отметил Фазиль Искандер: у нее не так много таких гражданских мотивов в ее лирике, – однако поведение ее было абсолютно гражданским, я также отмечаю, что всюду, где был запах благородства, всюду, где была возможность поведения, этот человек выступал как благородный человек и осуществлял поведение, независимо от того, чем это ему грозило. Но я не вижу, честно говоря, более антисоветских вещей, или антикоммунистических, или противорежимных, или каких-то угодно, чем все еще продолжавшая при любом режиме работать погода, пейзаж, Бог – это были самые страшные категории, самые невыносимые для режима. И если вы подумаете, сколько у Беллы погоды, то вы подумаете, что этот поэт не мог существовать при этом режиме.
Для меня как для прозаика самые дорогие вещи в поэзии – это там, где поэзия пересекается с прозой. У нее сплошная погода, у нее лирика – это один сплошной дневник безвременья. Она всегда ставит дату, потому что жить у нее и проживать определенные озарения – это есть поступок, это есть поведение, это есть событие этого безвременья. Я прочитаю еще одно стихотворение, позволю себе, поскольку это гораздо лучше всего, что можно рассуждать о стихах. Вот стихотворение-дата, которыми насыщено ее творчество, оно все продатировано. И это стихотворение на классическую тему. Казалось бы, его мог написать Пушкин (как Белла часто любит читать «Цветок засохший, безуханный…»). Это стихотворение «Бабочка». Я выбрал еще его потому, что, по заверению Набокова, в русской литературе, в русской поэзии не было ни одного стихотворения про бабочку.
Советский, русский поэт, переводчик, эссеист.
Ахмадулина Белла (Изабелла) Ахматовна родилась 10 апреля 1937 г. Окончила московскую школу. Писать стихи начала еще в школьные годы. В 1960 г. окончила Литературный институт. Первый сборник стихотворений молодой поэтессы «Струна», изданный в 1962 г., привлек внимание любителей и знатоков поэзии. Затем последовали поэтические сборники «Озноб» (1968 г.), «Уроки музыки» (1969 г.), «Стихи» (1975 г.), «Метель» (1977 г.).
Евгений Евтушенко писал о ней: «Родилась в Москве. В числе предков с материнской стороны - итальянцы, осевшие в России, и среди них революционер Стопани, чьим именем был назван переулок в Москве. С отцовской стороны - татары. Когда в 1955 году первые стихи Ахмадулиной появились в журнале «Октябрь», сразу стало понятно, что пришел настоящий поэт. Поступив в этом же году в Литинститут, она была там королевой, и в нее были влюблены все молодые поэты, включая и составителя этой антологии, который стал ее первым мужем. Ее талантом восхищались и поэты старшего поколения - Антокольский, Светлов, Луговской. Хрупкая, нежная рука Ахмадулиной подписала все письма, которые только можно припомнить, в защиту диссидентов и многих других, попадавших в беду людей. Ахмадулина ездила в ссылку к Сахарову, найдя мужество пробиться сквозь полицейский кордон. Ахмадулина пишет элегантную прозу, выше сюжета ставя тонкость языка, как, впрочем, и в поэзии. В 1989 году ей, убежденно антиполитическому поэту, присуждена Государственная премия СССР. Ахмадулина - почетный член американской Академии искусств».
В начале 1980-х на приеме в честь советских писателей, прилетевших в Америку, президент США Рональд Рейган спросил ее, кто из ныне живущих в России поэтов лучший, она ответила: «Наш лучший живет у вас - Иосиф Бродский».
Она всегда делала то, что нельзя было делать в советское время: печаталась в запрещенных журналах, просила Андропова облегчить участь сидевшего за решеткой режиссера Параджанова, отказывалась осуждать Пастернака, вступалась за Солженицына, ездила в ссылку к Сахарову…
Евтушенко писал: «.когда вижу ее, мне хочется плакать».
Поэтесса Римма Казакова говорила об Ахмадулиной: «Она была богиня, ангел».
Иосиф Бродский называл Ахмадулину «сокровищем русской поэзии», а представляя на страницах журнала Vogue американскому читателю, сравнивал ее поэзию с розой: «.сказанное подразумевает не благоухание, не цвет, но плотность лепестков и их закрученное, упругое распускание.».
Борис Асафович Мессерер - муж Беллы Ахмадулиной - говорил о ней: «Мне больше всего нравится образ Беллы теперешней. Все возрасты замечательны в человеке, мы любуемся друг другом во все времена, но я очень люблю ее сегодняшний расцвет».
Белла была исключительным человеком и поэтом. Она и сама была произведением искусства.
Зоя Богуславская, вдова поэта Андрея Вознесенского
Я помню ее совсем юной на литературных вечерах, как она, вскидывая голову, читала свои стихи. В них было столько музыки, столько вдохновения, обаяния и женской души. Это было явление, равное по уровню Анне Ахматовой и Марине Цветаевой.
Андрей Дементьев, поэт
Беги не бед - сохранности от бед.
Вообще наш люд настроен рукопашно, Хоть и живет смиренных далей средь.
Восприятие стихов - это напряжение и труд, даже жертвенность. Эмоциональная реакция на стихи становится прибылью поэта.
Время смертей и смертельных разлук
Хоть не прошло, а уму повредило.
Все остальное ждет нас впереди.
Да будем мы к своим друзьям пристрастны!
Да будем думать, что они прекрасны!
Терять их страшно, бог не приведи!
Всех обожаний бедствие огромно.
И не совпасть, и связи не прервать.
(об Анне Ахматовой)
Вся наша роль - моя лишь роль.
Я проиграла в ней жестоко.
Вся наша боль - моя лишь боль.
А сколько боли, сколько, сколько!
Всякое человеческое дарование нуждается в поощрении, в одобрении.
Душевная щедрость, которая распространяется на все живые существа, обязательно входит в устройство совершенной человеческой личности.
Жизнь - живей и понятней, чем вечная слава.
…Жизнь - это отчасти попытка отстоять суверенность души: не поддаться ни соблазнам, ни угрозам.
Из великих людей гарнитура не сделаешь.
Из глубины моих невзгод молюсь о милом человеке.
Пусть будет счастлив в этот год, и в следующий, и вовеки.
Ирония - избранников занятие.
Какое блаженство, что надо решать, где краше затеплится шарик стеклянный, и только любить, только ель наряжать и созерцать этот мир несказанный.
Кто знает - вечность или миг мне предстоит бродить по свету.
За этот миг иль вечность эту равно благодарю я мир.
Лишь истина окажется права, в сердцах людей взойдет ее свеченье, и обретут воскресшие слова поступков драгоценное значенье.
Любовь выше всего, не правда ли? А выше любви только дружба.
Мужчина должен быть старше, даже если он моложе, и жалеть женщину, как будто она еще и его дитя.
Мы не успеваем узнать свое счастье.
Необъятна земля, но в ней нет ничего. Если вы ничего не заметите.
Но как же все напрасно,
Но как же все нелепо!
Тебе идти направо.
Мне идти налево.
О, одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным.
О пошлость, ты не подлость, ты лишь уют ума.
…Однако в Ленинграде
какой февраль стоит, как весело смотреть:
все правильно окрест, как в пушкинской тетради,
раз навсегда впопад и только так, как есть!
Она цеплялась за любовь Как за последнюю надежду,
Что омолаживает кровь И носит модные одежды.
Пока в себе не ощутишь последней простоты насущность, слова твои - пустая тишь, зачем ее слагать и слушать?
Счастье есть осознанный миг бытия.
Так и живем - напрасно маясь,
В случайный веруя навет.
Какая маленькая малость
Нас может разлучить навек.
Только вот что. Когда я умру, страшно думать, что будет с тобою.
Томительность предновогодних недель терпеть и сносить - что за дивная участь!
Умение прельщаться талантом другого человека и есть доказательство совершенного таланта.
Хороших предчувствий не бывает.
Человек обязан человечеству служить или развлечением, или поучением, или защитой от душераздирающих действий.
Эта беззащитность - и человеческая, и звериная, и природы - она так ранит, так терзает.
Юмор всенепременно присутствует в правильно устроенных людях.
Я вас люблю, красавицы столетий,
За ваш небрежный выпорх из дверей,
За право жить, вдыхая жизнь соцветий И на плечи накинув смерть зверей.
Я говорю вам: научитесь ждать!
Еще не все! Всему дано продлиться!
Я знаю истину простую:
Любить - вот верный путь к тому,
Чтоб человечество вплотную Приблизить к сердцу и уму.
Я ничего не знаю и слепа.
А Божий День - всезнающ и всевидящ.
Я помню: в реке большая вода, маленькие следы у реки…
Как были годы длинны тогда, как они сейчас коротки!
Я уверена, что обязательная черта талантливого человека - это немедленно чувствовать и любить талант другого человека. Я уверена, что все злопыхатели бездарны.